Аскольдова могила - Страница 40

– Что это за Полкан-богатырь? – вскричал с громким смехом Остромир. – Эка рожа!.. Ну, брат, красив ты!

– И красные девушки то же говорят, добрый молодец, – прервал вновь пришедший, искривив рот и прищурив глаза.

– Прошу любить и жаловать! – сказал Стемид. – Этот парень задушевный мой приятель. Хоть он и не в такой чести, как наш вещий Соловушко Будимирович, а пропоет и проиграет на кифарах, право, не хуже его. Что хотите: сказочку ли сказать, песенку ли сложить – на все горазд. Да, чай, и вы слыхали о нем: его зовут Торопом.

– Эка образина! – пробормотал Фрелаф. – А голова-то, голова – словно добрый чан!

– Какова ни есть, молодец, – прервал Тороп, – а покрепче твоей буйной головушки держится на плечах.

– Что, что? – заревел охриплым голосом варяг. – Ах ты тмутараканский болван! Да разве я пьян?..

– Полно, Фрелаф, – сказал Простен, – пей и молчи! А ты, Тороп, чего хочешь: вина или меду?

– И вина хлебнем, господин честной, и от меду не откажемся, – отвечал Тороп с низким поклоном. – Прикажи поднести, так мы станем пить, а хозяину слава. Веселого пиру, молодцы, легкого похмелья! – продолжал он, выпивая чару вина, которую подал ему один из слуг. – Вам бы веселиться, а нам крошки подбирать!

– Так точно, – шепнул Всеслав Стемиду, – я не ошибаюсь: это тот самый прохожий, который нынче повстречался со мною в лесу.

– Статься может.

– Но почему он меня знает?

– Э, брат, да он такой пройдоха, что всю подноготную знает. Ну-ка, Торопушка, повесели нас!

– Что поволите, батюшка? Рады потешать вашу милость. Прикажите сказочку сказать, а там, пожалуй, и песенку спою. Да не в угоду ли вам будет, я расскажу, что поделалось однажды с добрым молодцем в лесу, за горой Щековицею? Это было в Русалкин день, давным-давно, ещё при князьях Аскольде и Дире.

– Так это не сказка? – спросил Остромир.

– Как бы вам сказать, господа честные, да только не промолвиться?.. Сказка не сказка, быль не быль, а старухи говорят, что правда.

– Рассказывай, рассказывай! – закричали гости.

Тороп откашлялся, расправил усы, погладил бороду и начал:

...

– Не забывать бы добру молодцу час полуночный, не ходить бы ему по лесу дремучему в Русалкин день…

Как во славном городе во Киеве, на луговой стороне Днепра широкого, в высоком белодубовом тереме жил-был добрый молодец; был он родом детище боярское, звался Звениславом, сыном Богорисовым. Не было у него ни отца, ни матери; но не тужил о сиротстве своем Звенислав удалой; ему булатный меч был отцом родным, а броня кольчужная – родною матерью. Все красные девицы на удалого витязя заглядывались, любовались его русыми кудрями, дивились росту богатырскому и толковали меж собой с утра до вечера о его удальстве и молодечестве.

Недалече от его терема, подле озера Долобского, в ветхой и убогой хижине жила с своею старою матерью красна девица-душа; её звали Милосветою. И такой красавицы сродясь никто не видывал: и станом, и походкою, и речью ласковою, и приветливою усмешкою – всем взяла; а собой-то лебедь чистая, – и сказать нельзя! Что твой пушистый снег её перси белые; что цветы весенние её алые уста; а румянец-то в щеках, как на чистых небесах заря утренняя, а глаза-то с длинными ресницами, словно звезды ясные сверкали из-под облачка. Все молодцы посадские, все гости богатые, все витязи и бояре знатные вкруг её ухаживали: кто дарил её золотой камкой, кто заморским бисером. Милосвета улыбалась: ни камки не брала, ни дорогого бисера; жила в бедности со своею матерью и любила одного лишь добра молодца.

Кто же был её сердечный друг?.. Не скажу, так сами отгадаете: она любила Звенислава молодца, а Звенислав, вестимо, любил её.

Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Вот прошло уж близко шесть месяцев, как Звенислав называл Милосвету своею нареченною, а она величала его суженым своим. Однажды, беседуя с нею, он промолвился, что идет поохотиться в дремучем лесу, за горою Щековицею «Ах, мой сердечный друг, – сказала Милосвета, склонив ласково головушку на его грудь широкую, – не покидай своей суженой, не ходи сегодня в дремучий лес! Время много впереди, а завтра охотою натешишься. Иль ты позабыл что сегодня Русалкин день?» – «Так что же, моя радость? – отвечал Звенислав. – Неужли-то я хохота русалок испугаюся, неужли сробею лешего? Был бы со мною мой добрый меч, так я один-одинехонек на всю силу нечистую пойду; не побоюсь ни злых кикимор, ни Буки грозного, ни хитрых русалок, ни Бабы Яги».

Напрасно умоляла Милосвета жениха своего, напрасно плакала и припадала к его могучему плечу: он не сжалился на её слезы, не потешил своего друга милого – видно, уж так на роду было ему написано.

«Ах, чует мое сердце, чует ретивое! – рыдала красная девица, прощаясь с своим суженым. – Не к добру ты заупрямился, не миновать тебе беды! Я слыхала от старых людей: кто в этот день останется в лесу до полуночи, тому не вернуться живому домой. Послушай, радость дней моих, мое солнышко ненаглядное! Я всю ночь не сойду с тесового помоста, не закрою окна моего косятчатого – буду ждать тебя день, буду ждать другой, прожду и третий, а там… ты знаешь в Долобском озере чёрный омут: в нем дна не достают, в нем сгибло много людей, а никого из него не вытаскивали!.. Обещай же мне воротиться до полуночи». – «Обещаю», – сказал Звенислав и отправился в путь-дороженьку.

Шел он час, шел другой, и вот перед ним заповеданный дубовый лес. Кругом все пусто и тихо; не слышно нигде голоса людского, не видно нигде следов человеческих; одни пташечки с ветки на ветку перепархивают, и шелестит ветерок между деревьями. Вот доброго молодца раздумье взяло. Ему об этом лесе заповеданном много кой-чего рассказывали; он знал, что одни кудесники не боялись в нем разгуливать, а все люди добрые, и не в Русалкин день, обходили его за версту. Да, на беду, день был жаркий, витязь устал, а от зеленой дубравы так и пышет прохладою; жажда его мучила, а вдали за деревьями, переливаясь по камушкам, журчит ручеек. Делать было нечего! Удалой Звенислав подумал, подумал и пустился прямо в средину леса. «То-то раздолье!» – сказал он, поглядывая вокруг себя. И подлинно: все сучья на деревьях были усыпаны птицами, а зверей-то зверей – сила необъятная! То в два прыжка промелькнет мимо его ушастый заяц; то скоком и летом пронесется по лесу быстрый олень; то из-за куста выглянет, ощетинясь, серый волк; тут хитрая лиса, притаясь в траве, крадется ползком к беззаботной кукушечке; там чёрный вепрь роет землю вкруг дуба и точит об толстый пень его белые клыки свои; ну, словно все звери лесов киевских собрались в эту дубраву заповеданную.