Аскольдова могила - Страница 41

Вот Звенислав изготовил свой тугой лук, натянул тетиву крепкую, и стрелы его каленые засвистали по лесу. Охотится он час, охотится другой, а проку нет как нет. Бывало, за словом перешибал он крыло у вертлявой ласточки и стрелы его догоняли на лету ясного сокола: а теперь они, как очарованные, едва от тетивы отделялися или, взмывая кверху, обивали листья древесные и лениво падали у самых ног его. Казалось, и звери, и птицы потешались над его неудачею; одни сновали и взад и вперед, поглядывая смело на витязя; другие, беззаботно посвистывая, над его головою увивались; и всякий раз, как он новую стрелу метал, безобразный див, перелетая с дерева на дерево, принимался хохотать и ухать таким голосом назойливым, что вся кровь кипела в добром молодце от досады и нетерпения. Но пуще всех надоел ему один черноглазый олень: как нечистый дух, он шнырял и вертелся вкруг витязя: то подбежит к нему на два шага, то отпрыгнет на десять. Пойдет ли Звенислав направо, олень здесь как здесь; повернет ли налево, олень тут как тут. Несколько раз бросался он на него с мечом в руках, но хитрый зверь увертывался, насмешливо рогами потряхивал и вызывал его на новый бой. «Постой же ты, проклятый оборотень!» – вскричал наконец, заскрипев зубами, добрый молодец. Он кладет на тетиву последнюю стрелу: она взвизгнула и вонзилась в шею звериную; олень дрогнул, взвился на дыбы и помчался сквозь чащу деревьев и кустов, а витязь, вестимо, ударился бежать за ним.

Бежит он час, бежит другой; то зверь подле него, то за версту, а везде дорога скатертью: ни оврага, ни лощинки, ни холма, ни пригорочка. Вот олень добежал до частого березника, юркнул – и след простыл! Звенислав за ним – не тут-то было! Как будто бы деревья сдвинулись: проходу нет. Он глядь туда-сюда, и видит: под одною березою сидит девица; манит к себе витязя и говорит ему голосом приветливым: «О, гой ты, добрый молодец, не покинь меня, сиротиночку, не откажись мне службу сослужить: доведи меня до дому! Здесь диких зверей тьма-тьмущая, и коли ты надо мною не сжалишься, так не быть мне живою». – «Изволь, красавица!» – сказал Звенислав удалой. Вдруг девица громко захохотала, подбежала к витязю и схватила его за руку. «Пойдем, пойдем, добрый молодец!» – говорила она, таща его за собою. «Мы напоим тебя медом сладким, угостим крепким вином; мы истопим для тебя баню теплую и распарим твои косточки. Пойдем, пойдем, добрый молодец!» Как обмороченный шел Звенислав за девицей: не пугался её дикого хохота, не дивился её густым зеленым волосам; он глядел на нее во все глаза, а не видел, что идет с русалкою – видно, боги ослепили горемычного!

Идут они дальше и дальше, сперва по узенькой тропиночке, а там широкою просекою; не шелохнет ветерок, а что-то воет по лесу; и вот стая коршунов потянулась вереницею: они почуяли добычу верную и летят на сытный пир; вдруг послышались вблизи хохот, песни и ауканья; и вот широкая поляна, а на поле стоят чертоги изукрашенные, а вокруг-то их челядинцы и прислужники, как рои пчелиные, кишат; и слуги-то все диковинные: по траве идут – не выше травы, идут по лесу – с лесом равны. Вот выходят из чертогов в белых платьях красны девицы; они с песнями встречают витязя, берут его под руки, ведут в терем светлый и сажают за дубовый стол. Куда витязь ни оглянется, все вокруг его диковинки заморские: посредине терема бьет серебряным столбом ключ живой воды – он вверху дробится в капельки и то крутым жемчугом книзу падает, то рассыпается мелким бисером; изумруды, яхонты, как огни, горят на девицах, и скамьи все устланы златотканою багряницею, даже стены-то усыпаны самоцветными каменьями. Позабыл Звенислав удалой час полуночный, позабыл он свою суженую: и сладкий мед, и крепкое вино, и напитки византийские, и песни, и пляски не дают добру молодцу опомниться. Он поет и прохлаждается, к красным Девушкам ласкается, об удальстве своем рассказывает; а солнышка давно в помине нет. Вот потухла и заря, а витязь пьет да потешается; вот близок урочный час. Подул ветерок с полуночи, завыл, а витязь и усом не ведет. Вот громкий хохот раздался по всему терему, а кругом-то по лесу и свист, и шум, и гам такой, что и сказать нельзя; а витязь песню затянул. Нахлынули тучи, закрутила погода, грянул гром… и вдруг запел петух…

Рассказчик остановился, поглядел вокруг себя и, помолчав несколько времени, продолжал:

Прошел день, прошел другой и третий, а Звенислава нет как нет! Вот и лето прошло, а о добром молодце ни слуху, ни весточки. Однажды, в осенний день, заплутались в лесу два охотника; вот идут они большою поляною и глядь: под ракитовым кустом, разметав свои руки белые, растрепав свои кудри русые, спит Звенислав непробудным сном – из крутых ребер его трава проросла, очи ясные песком засыпались.

...

Не забывать бы добру молодцу час полуночный, не ходить бы ему по лесу дремучему в Русалкин день!

– Ну, знатная, брат, сказка! Спасибо тебе! – сказал Простен. – Эй, ребята, поднесите-ка ему добрую красоулю вина.

– А с невестой-то его что сделалось? – спросил Остромир.

– А вот что, господин честной, старики рассказывают. Милосвета, не сходя с помоста, трое суток прождала своего суженого, а там пошла на озеро и кинулась в чёрный омут. Говорят, с той поры иногда по ночам Долобское озеро ревет, как дикий зверь, и в самую полночь из омута выходит дева в белом покрывале, садится на берег и вопит так, что земля дрожит. Рассказывают также, – прибавил Тороп, кинув значительный взгляд на Всеслава, – что будто бы она приговаривает: веселился бы ты, добрый молодец, да не забывал бы час полуночный!